Рим принимает христианство,
Прошла гонений череда,
Но как же мало постоянства
И бед как много принесла
Лавина новообращённых,
Что лишь за модой погнались,
Язычников не освящённых,
Что в церковь Господа влились.
Всё карьеристы расcчитали,
Чтоб честным, праведным прослыть
И чтобы пост повыше дали,
Им в церковь надо бы вступить.
И до уродства совмещали
Язычество и веры свет.
Амфитеатры посещали,
Твердили, что греха в том нет.
Понятия перемешались,
И уходя от суеты,
Монастыри образовались,
Стремясь достигнуть высоты. Там где-то в Азии далёкой,
В четвёртом веке жил монах.
Укрывшись за стеной высокой,
Он время проводил в садах,
Заботился об огороде,
Чтоб было чем столы накрыть,
И в монастырском том народе
Был самым скромным, может быть.
Дышал молитвами и верой,
Стремился Богу угодить,
Всю жизнь святой и Божьей мерой
Монах хотел определить:
"Перед Тобой, Господь, склоняюсь.
Чем я могу Тебе служить?
И если в чём-то заблуждаюсь,
Ты научи, как дальше жить..."
И он услышал голос Бога:
"Встань, Телемах, и в Рим иди".
И в мыслях дальняя дорога
Уже возникла впереди.
"Но, Боже, не был и ни разу
В таких великих городах!"
Но тут же, повинуясь гласу,
Суму взял и пошёл монах.
Рим веселится, торжествует,
Народ бушует и кипит,
А Телемах средь них тоскует,
И ждёт чего-то, и грустит.
Вот видит здание большое
И он, подхваченный толпой,
Вошёл, не зная, что такое
Арена и смертельный бой...
Вдруг над рядами Колизея
Клич гладиаторов летит.
Монах испуганный, бледнея,
На их сражение глядит.
Ожесточённо бьются пары,
Сквозь раны выступает кровь,
И снова сыплются удары,
Боль умножая вновь, и вновь.
Уйти, не видеть это, скрыться,
Душа монаха рвётся прочь.
Но люди также будут биться,
И он не сможет им помочь.
Его отчаяние гложет,
И жажда смертников спасти,
И вдруг он понял, что не может
Подняться просто и уйти...
"Христом прошу, остановитесь!-
Монах средь шума закричал.
Никто не слышит - Отрезвитесь!"
Сосед плечами лишь пожал.
И тут невидимая сила,
Боль сострадания, любви,
Та, что спасение открыла,
Его толкнула вниз: "Иди..."
Среди дерущихся вставая,
Мешал им биться Телемах.
Одно и то же повторяя,
Метался маленький монах.
И громко зрители смеялись:
"Ну, шут! Ну, комик! Ну, артист!
Смотрите, - крики раздавались, -
Как на руке бойца повис!"
И гладиаторы вставали,
Их приходилось подгонять.
Другие биться продолжали,
Им трудно было помешать.
Но люди начинали злиться:
"Гони скорей его, гони!
Он слишком уж мешает биться!
А если не уйдёт - руби!"
Ещё один удар разящий
Сумел монах остановить,
И тут же рёв и гул свистящий
Его потребовал убить.
И гладиатор, сожалея,
Что приз заслуженный пропал,
Разбушевавшись, свирепея,
В грудь Телемаха меч вогнал.
"Не убивайте, не деритесь...-
Монах в последний раз шептал,-
Христом молю, остановитесь..."-
И окровавленный упал.
И тишина вдруг наступила,
Вид смерти многих отрезвил.
Ведь это всё не шуткой было,
Монах и правда слёзы лил...
Кого-то совесть обличила,
И люди стали уходить.
Любить вас проповедь учила,
А вы позволили убить...
И гладиаторские игры
Не проводились больше тут.
Ни меч, ни плеть, ни злые тигры
Свою здесь жертву не найдут.
Там на арене Колизея
Не проливалась больше кровь.
Монах погиб, ушёл, сумея
Явить великую любовь.
О, люди, чтоб остановиться
В своём безумии страстей,
Порою кровь должна пролиться,
Вас отрезвив мольбой своей.
Вот почему к толпе жестокой
Господь был должен привести
Его из Азии далёкой -
Рим от безумия спасти...
