- Галина, да это ж какой-то цыган у тебя родился. Смотри, волос такой же черный и кучерявый.
А я думал себе, почему они так говорят. Так рос мой интерес к цыганам. Потом, когда я уже стал верующим, меня позвали отделывать дома, как художника-архитектора, цыгане. Тогда ко мне приехал сам цыганский барон. Я это описываю в книге «Евангелие для цыганского барона», может, кто читал, я бы хотел кратко эту историю рассказать.

Однажды цыганский барон приезжает ко мне в мастерскую и говорит:
- Ну, ты, еврей, будешь делать у меня дворец?
-Почему я еврей? – спрашиваю его, - я в десятом поколении украинец, а ты меня евреем называешь.
А он говорит:
- Я всю твою биографию узнал, прежде чем пригласить. Я даже знаю, когда ты вареники с вишнями последний раз ел, а ты мне говоришь, что не еврей. Только евреи могут все делать. Раз ты можешь все делать, значит, ты еврей. А фамилию украинскую твои родители во время войны взяли, чтобы вас не расстреляли.

Вот так я стал в его глазах евреем. Он достал пачку денег, сколько только рука могла достать из сумки, и говорит:
- Это тебе аванс. Вот сделаешь до первого сентября мой дом, я ещё увеличу тебе эту стопку денег.
А сам он такой маленький, я тоже маленький, но аж вырос, когда увидел, что он мне по плечо ростом. Он что в высоту, что в ширину, одинаковый, как колобок; кажется, зацепи его, так он и покатится. Этот барон такой надменный, шуба на нем вся расшитая, весь золотозубый, сам весь в золоте, и за ним ходит цыганская свита. Он мне говорит:
-Не приедешь через четыре дня, то я твою мастерскую сожгу, петуха по комнате пущу – это значит, пожар устрою.
Конечно, я ему отказал, сказавши:
-Забери свои деньги, у меня достаточно заказов.

Он тогда рассвирепел, думал, если среди цыган ему все позволительно, так и здесь. И меня по руке так хлоп, ударил, давая знак по ихнему, что мол, мы договорились. Не устаиваешь в этом договоре, значит, столько же будешь возвращать. А я говорю ему:
- Ты меня не бей по руке. Я не цыган и по цыганским законам жить не собираюсь.
- Точно сожгу твою мастерскую, - говорит он мне.
Даже поклялся цыганской клятвой (тэ мэрав тсе) то есть – умереть мне, если я этого не выполню. Через неделю я, не то чтобы убоявшись, но подумал, что везде приходилось проповедовать, может, это Божий позыв, поехал к этому барону. Ведь почему-то Бог посылает мне такие обстоятельства. Я же знаю, что это за народ! Наверное надо и там засвидетельствовать. И не от страха, а просто по желанию я решил, что буду работать там и цыганам говорить о Боге. Когда я приехал в первый день, этот цыган вышел на встречу и говорит:
- Ха-а, зайца испугался, петуха испугался, смотрите, какой баптист.

Вот так подошел с таким унизительным подходом. Потом смотрит, что детвора разбирает инструменты, что им все интересно, хвалят что-то. Его это заело и он говорит:
-Что, думаете, что только эти русаки могут что-то делать? А ну-ка, смотри, баптист плешивый, ты такое можешь. Наида, пойди поставь свечи.
А Наида – это его дочь. Смотрю, Наида пошла и поставила на кастрюлях свечки, зажгла пламя; а он берет кнут, пять-шесть метров длиною; выбрасывает, потом оттягивает назад и самим кончиком (это же надо такую точность выработать) срезает пламя со свечи, сама же свеча остается стоять на месте.
- Ты так можешь? - спрашивает.
- Нет, - отвечаю,- так не могу.

Он, видя, что изумил меня, говорит одному цыгану, мол, покажи, на что способен. Тот зовет своего сына к двери и он становится возле нее, протягивает руку, расставивши пальцы. Смотрю, а его отец достает четыре ножа и начинает кидать ему между пальцев. Я только стою и смотрю, как ножи летят и застревают в дверях. У меня, наверное, поднялся и тот волос, которого уже нет. Это же надо, так рисковать! И ради чего? Нож ведь мог развернуться – и пальца нет!

Третий цыган силу свою показывает. Снимает с гвоздя подкову и берет, как я с бубликом расправляюсь, так он с подковой; разогнул ее и через забор перебросил. Потом подходит к подводе с углем, берет ее сзади за выступ и на девяносто градусов раскрутил по двору. Вот это силища! А потом дальше смотрю, изумила меня не их сила, ловкость и риск, но то, что везут ребенка в коляске, а он первое слово, которое может выговорить, у нас мама, а у них ругательство. И они все радуются этому. Потом смотрю, там гадалка сидит, с картами манипулирует, судьбы говорит. Стою я и думаю, загрузить бы все свои вещи назад, да бежать подальше отсюда. Потом думаю: сейчас останусь, а утром все-таки уеду. Это же ад! Столько матов, столько всякого безобразия, мне же надо будет завтра рот кислотою полоскать от такого общения.

Подходит вечер, надо ложиться спать. А этот Марф, так звали барона, спрашивает меня:
-Ну, баптист, где будешь спать?
- В этом доме, который буду отделывать,- говорю я ему.
- В этом доме?! - а там нет ни окон, ни дверей. Он говорит:
- Мы туда и днём не заходим. Я тебя предупреждаю, там ведьма живет. Все время там что-то стучит, кричит и воет. Света в доме нет. Я тебя, баптиста, поэтому и позвал, чтобы проверить, что ты там будешь делать.

Я пошел, помолился, лег и сплю. До утра я уже и забыл, о чем он меня предупреждал. Устал, уснул, проснулся, какой-то шум, выхожу на крылечко, а во дворе стоят все цыгане и говорят:
- Ба, живой,- показывают на меня и смотрят на барона, что же он скажет. А тот говорит:
- Значит, дружит с ведьмой, раз она его не трогает, а антихрист ее хозяин.
- Нет,-говорю,- мы с ним не родственники, а наоборот, враги.
- Да все вы, верующие, говорите, что только вы спасетесь,- говорит барон.- Слышал я ваши проповеди. У нас тоже в Макеевке есть верующие, но это мы настоящие верующие.
Вот это да! Такие воры, а говорит, что настоящие верующие. Говорю:
-Какие же вы верующие?
- А что ты думаешь, то, что мы воруем, так это грех?
- Конечно грех,- говорю я.- Написано, воры царствия Божьего не наследуют.
- Ну вы видели, что он говорит? Мы неверующие! Да ты Библию хоть читал?- говорит мне.
- Конечно, читал. Я вам и буду ее рассказывать.
- Да мы самые святые люди, - говорит он.- Нас сам Христос благословил в этом.
- Как Христос благословил?
- Да ты что, не читал в Библии, сколькими гвоздями Христос был прибит?
- Четырьмя,- говорю.
- Вот видите, он Библии не читал! Тремя гвоздями. Четвертый гвоздь наш Пишта украл. Он, когда Христа распинали, между людьми шнырь – шнырь, так этот четвёртый гвоздь и украл. Иисус за то, что он лишил Его четвертой части страданий (как будто страдания заключались только в прибивании гвоздей), вися на кресте, сказал: благословляю вас, цыгане за то, что вы уменьшили Мои страдания. От этого ремесла вы и будете жить. Поэтому нам единственным Бог разрешил заниматься этим ремеслом – воровством.
-Это же просто легенда, -говорю я ему.
- Какая легенда? Это в Библии написано.
- Хорошо, покажи, где написано?
- В книге пророка Афанасия.
Ну, думаю, все, тут ты и попался. Я беру свою Библию и только раскрывать ее, а он говорит:
- Не надо, в баптистской Библии этого нет. Это только в нашенской.
- Ну, неси вашу Библию,- говорю ему. Он несет, похлопывает по ней, аж пыль идет столбом. Видно, часто читает! Это оказалась обычная православная Библия. Сел, начал листать, а я думаю, ну давай ищи Афанасия. Он листает и тут выкрутился и говорит:
- Ну, надо же, вот только два дня назад читал, а какая страница, не помню.
- Не мог ты читать,- говорю.
- Почему?
- Потому что Афанасия нет! - Я читаю ему по порядку все книги Библии от Бытия, а заканчиваю Апокалипсисом.- Ты встречал Афанасия?
- Нет, Афанасий не проходил.
- Да не пройдет он, и легенда эта не пройдет. Сам погибнешь, и цыгане вместе с тобой погибнут, если будешь этой легенде верить.

Это была первая ямина, лужа, в которую он сел, потому что все цыгане стали смеяться. Вот, дескать, как он Библию знает. Вот так его и пристыдили. Ему неловко было. Несколько раз Бог унижал его гордыню. Помню, один раз я читаю им притчу про багача и Лазаря, о том, как Лазарь был отнесен на лоно Авраамово, а богач попал в ад. И что вы думаете, вопросы задавали многие, и евангелие слушают с удовольствием. Но когда евангелие начинает Духом действовать на их сердца, вот тут они начинают выбрыкивать. И этот барон, выслушавши притчу, говорит:

- Ну что, еврей плешивый, под меня копаешь? Я, значит, богач, и ты эту притчу специально выбрал, чтобы показать, что я в ад пойду, а ты в рай? Я ничего не боюсь. Запомни. Мои колени ни перед кем не преклонялись. И я тебе прямо говорю, что мне страх неведом. Я цыганский барон!

Как его Бог потом унизил! Мы сидим ночью, было около двух часов; дверь наша в флигеле приоткрыта чуть-чуть. А его перед этим два раза с вооруженным нападением грабили, и он всегда сидел наготове. У него посмотришь, под подушкой пистолет, где-то там обрез под матрасом, целый арсенал. Я всегда удивлялся, куда ни ляжешь спать, всегда что-то давит. И тут он сидит и даже боится подойти дверь закрыть. Ночь глубокая, только сверчков слышно. Мы сидим, а я ему все рассказываю, потому что он вопросы задаёт по Библии, а мне радостно, что дело пошло. Так мы сидим, я ему говорю, а потом смотрю, он от кресла отрывается, рот сколько можно приоткрылся, глаза выпучились. Я сразу давай смотреть туда, куда его глаза были обращены, и сам на какую-то долю секунды замер. Смотрю, появляется в этой расщелине двери, которая скрипит, баба яга. Нос крючком. Сразу появилась рука, в рваной перчатке, дрожащая, посох какой-то в ней, потом этот нос, распатланные волосы, да еще заходит таким силуэтом среди ночи. Понятно, что можно было напугаться. А это был его сын, который одел американскую маску бабы яги, я потом смотрел её и думал – с каким искусством только сделано. И когда он увидел, что перепугал отца в смерть, снимает быстро маску и кричит: «Папа, это же я!»

Тот, когда пришел в себя, хватает посуду и давай кидать ею в него. Кидал всё, что под руку попадалось. Потом схватился за кнут и – за сыном. А тот в платье перепрыгнул через забор, зацепился, платье обрывает, чтобы отец не догнал и не ударил. Он два дня ходил под забором, а тот два дня сидел посреди двора с кнутом в руках. Представьте себе, какое терпение. Говорит сыну:
- Я тебя засеку кнутом за то, что ты так посмеялся надо мной.
- Ты трус несчастный, - отвечает тот.- Ты же сам говорил, что тебе страх неведом. Я тебя специально испытал. Страх ему неведом! - Кричит на улице, а люди, наверное, думают, что там такое случилось.

Это уже второй раз, когда Бог посадил в лужу его гордость. Так несколько раз Бог делал. А я, чем больше рассказывал детворе, тем мне интересней было. Они сядут все, слушают Евангелие. Ну то, что надо! Я передумал и назад уезжать.

Однажды, молясь в духе, я сказал Богу такие слова: «Господи, я полюбил этот народ для спасения, не потому, что они хорошие». Грешника надо отделять от его греха. Не так, как некоторые, вместе с пеленками выбросили б и ребенка. И вот я говорю: «Господи, дай мне, чтобы я сильно мог засвидетельствовать среди этого народа. Если даже нужно кровь мою пролить, я согласен; пусть любые страдания, но чтобы ярко я засвидетельствовал им».

И вот подошел самый интересный момент. Прошло несколько дней после моей молитвы. Я, можно сказать, уже и забыл ее. Не то, чтобы забыл, просто не держал во внимании. Мы постоянно собирались и цыганята задавали мне много вопросов. На тот момент был один цыганенок по имени Пишта, так он однажды даже спорил со мной по Библии. Они спрашивают меня, как Бог все создавал. Я им рассказываю, сидя в саду, а они костер палят. Все слушают внимательно. И когда я сказал, что Бог сотворил человека и человек – это вершина Его творчества и Бог сказал – все хорошо, Пишта вдруг говорит:
- Нет, дядя Петя, вы неправильно Библию поняли.
- Уточни,- говорю я. - Я же сказал, как Бог полюбил человека, что даже Своего Сына не пожалел. - А он говорит:
- Нет, Бог не человека больше всего любит.
- А кого же?
Он больше всего лошадей полюбил,- отвечает Пишта.
- Почему?
- Потому что вы сами сказали, что Он сразу сотворил лошадь, а потом человека. Лошадь стояла на первом месте, а человек на втором.

Думаю, надо же, как в его цыганском разуме запечатлилось это. Лошадь для него все, поэтому все там и сосредоточено.

А другой цыганенок был такой красивый, черноволосый, глаза блестят; ну просто выкрась в белый цвет и ангелочек. Но один грех – танцор большой. Он разъезжал по всему миру. Этот табор ещё к Сухумской филармонии был прикреплен, вот там они и показывали все свои «чудеса». И этот Колька-танцор такие хорошие вопросы по Библии задавал, даже и себе Библию попросил, а я думаю, как это хорошо. Но грех танцев настолько сильно владел им, что просто ужас. Как начнет танцевать, то в считаные секунды столько выбриков сделает, страх просто. Я ему говорил:
- Колька, в тебе сам дьявол живет. Нормальному человеку невозможно сделать столько телодвижений.

И вот что получилось однажды. Этот Колька приехал с очередных гастролей, собрал возле себя ребят и давай хвастаться всем, что у него есть. Остальные же цыгане такие дикие, то того не видели, то того не видели. А он привез фотоаппарат из-за рубежа. Кнопочку нажал и через несколько минут фотография готова. Поляроид называется. Вот он говорит:
- Пойдемте, я вам поляроид покажу.
- Какой еще «полероид», - спрашивают его.- Поле, где лошади бегают мы знаем. А это, что еще за «полероид».
- Эх, темнота. Это фотоаппарат такой. Нажал на кнопочку – и смотри, сильно ли ты похож на обезьяну.

И вот однажды, этот Колька решил попугать Наиду. А Наида была чудная дочь цыганского барона. Однажды барон положил мне руку на плечо и говорит:
- Еврей, вот за нее я и жизнь сейчас бы отдал. Пулю в меня вгоняли бы, а я за нее все отдал бы.
Вот так он ее любил. Любил, потому что она была как не цыганка. Она была такая нежная. Наида не просто «дадо» говорила (дадо – это отец по цыгански), а говорила на него «дадоле». Дадоле – это такое нежное название. Абсолютно послушная. Ей не надо было говорить два раза, она всё с первого раза делала. И он очень ею гордился, что даже называл её «чергэн». Чергэн – это значит звезда. И эта чергэн однажды попала в переплет.

Как-то раз заходит к нам Колька. Я делаю обрамление, время подходит к концу. Все идет нужным потоком. Отец улетел в Москву по делам, я в доме как хозяин, все мне доверено, потому что он проверял меня не один раз, возьму ли что и прочее. У них есть такая привычка, проверить того, кого позовут к себе. То там перстень бросят, то там какой-то бриллиантик, а сами где-нибудь смотрят, подберешь или нет. Помню, мои друзья-художники подобрали и говорят:
-Смотри, что я нашел,- а я говорю:
-Где нашел, туда и положи.
- Так это же вообще брошено!
-Нет,-говорю,- положи. Потому что это цыгане. Он вставит тебе пику в живот, ты и глазом не моргнешь. А потом выкрутится легко и просто.

Вот так они всех проверяют. А однажды я пошел за краской и вижу, что у меня руки в крови. Думаю, что же это такое, почему руки в крови. Из гаража взял банку краски, а на руках кровь. Смотрю – ничего не пойму. Кровь смыл, а рука вся мелко-мелко посечена, как лезвием. Тогда я вспомнил, что цыгане часто орудуют заточенными ключами, как лезвием. Я взглянул на связку ключей, и точно, два ключа заточеных. Цыганка, которая в секунды вытягивает у вас кошелек из кармана, она как будто завораживает вас. Разрежет сумку и вытащит деньги, а вы этого и не заметите. Даже если и поймают её за руку, то она бросает это лезвие в рот и там возле нёба держит его. И никакому милиционеру не придёт в голову, что она там может спрятать это орудие, которое, если бы они нашли, было бы вещественным доказательством.

И вот, когда я делал зеркало, вдруг по двору проходит Колька. Но Колька – двоюродный брат Наиды. Я же не могу ему запретить зайти или прочее. Я жду завтрака, потому что встал рано. Я знал, что меня позовут во флигель только тогда, когда все девчата встанут. Думаю, раз Колька туда идет, значит они уже встали, сейчас позовут к завтраку. Думаю, вот эту розу прицеплю, а тогда уже пойду. И вдруг я слышу такой звук: «бах». Как будто бросили на пол наполненый чем-то бутыль, такой пошел звук. Может, я и не обратил бы внимания на этот звук, но я сразу же услышал душераздирающий крик. Выбегаю я во двор и смотрю, а Наида успела сделать несколько шагов и сказать:
-Дядя Петя, помогите,- и падает.
А у нее с плеча, как из фонтана, льется кровь. Я никогда не видел, чтобы так лилась кровь. Я подумал, что ее кто-то ударил ножом. Говорю:
- Кто ее ударил? - потому что среди цыган такое часто бывает. А тут Колька выбегает из флигеля, а за ним расстилающийся дым и кричит:
- Дядя Петя, я не на тот курок нажал, - ёрзает руками по стенке.

Я понял, что это был выстрел. А что же произошло там? А произошло следующее. Он сидел за столом, цыганку трудно напугать незаряженным ружьем, поэтому он подумал, что Наида будет видеть, что он заряжает настоящий патрон и испугается. Я еще когда только приехал, говорил:
- Марф, что у тебя повсюду один арсенал? Кто-то неосторожно поступит – и все. Даже палка один раз в году стреляет – есть такая украинская пословица.
А он говорит:
- Еврей, это же цыгане, что ты говоришь такое? Ты отойди на несколько шагов, поставь на свою лысину яблоко, кто-то в него выстрелит, яблоко вдребезги, а голова целая. Давай попробуем?
- Да нет. Мне моя голова дороже всех ваших яблок.
Так он говорил, что они умеют со всем обращаться. А получилось так, как сказал я.

Колька взял патрон и думает: «Наида видит, что я заряжаю и напугается». Он так медленно, специально, чтобы она видела, заряжает, а сам думает: «Я нажму другой курок, вот будет чудо». Он даже и Ипана предупредил, что бы тот сидел спокойно. Ипан сидит, как ни в чем не бывало, руки положил на диван. А этот только сказал:
- Наидка, я сейчас тебя застрелю.
И он автоматически забывает, потому что дьяволу, человекоубийце от начала, легко помутить разум. Доля невнимательности – и смерть. И Колька нажимает тот курок, который был заряжен. И только сказав: «Я тебя сейчас застрелю», с полутора метров «бабах» – и выстрелил. А выстрел сильный, «барс» так называемый. Если бы она была на большом расстоянии, то он бы её разнес. А поскольку малое расстояние, факел этой дроби еще не разошелся, а она попыталась увернуться, и выстрел пришелся в правое плечо; пуля рассекла плечо, попала в легкие и печень.

Представьте себе, я выскочил и вижу, что кровь льёт вовсю. Я закрываю рану, а у самого коленки дрожат, что же делать. Смотрю на нее, живая или нет. Я закричал своим помощникам, чтобы те бежали вызывать скорую помощь. Они позвонили. И буквально через семь минут, а это сравнительно быстро, потому что больница была недалеко, приезжает скорая помощь. За то время, пока они еще не приехали, я удерживал ее одной рукой, потому что она была без сознания. Но когда Наида пришла в себя, то стала крутиться так, что мне с трудом пришлось ее удерживать, как будто с медведем борешься. Она конвульсивно крутится, а мне же надо ее удержать, чтобы рана земли не коснулась, чтобы не попала инфекция. А тут, смотрю, лужа крови уже, сравнительно большая, что ее нельзя даже было накрыть самой большой миской. Думаю, что же делать? Я хватаю первую попавшуюся простынь, перетягиваю ею рану и удерживаю в таком положении Наиду. Только говорю: